Дневник стал помойкой
Но мне на работе не все удается посмотреть, а дома некогда часто.
В черновиках вообще жесть же.

@темы: смотрим волнуемся переживаем

14.02.2010 в 03:11

Пишет  WebKitten:

Нечаянные воспоминания на случай смерти, глава 9
С праздником, любимый фандом!



Название: Нечаянные воспоминания на случай смерти
Оригинал: Accidental Memory in the Case of Death
Автор: Derryere
Переводчики:  WebKitten,  Швеллер, [J][me] for the_miracle[/J]
Бета:  Sei
Разрешение на перевод: получено
Пейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, романс
Размер: макси
Предупреждение: частичное AU, ненормативная лексика
Дисклеймер: "Мерлин" принадлежит ВВС, фик - автору, перевод - переводчикам.
Размещение: без согласования запрещено.
Саммари: Тони О не водится с неудачниками. Тони О не гей, не "хороший парень" и уж точно не принц.
Но у судьбы свое мнение.
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8

Глава 9
Все дело в том, что на этот раз он уверен. Две недели он мотался по двум адресам и звонил по куче незнакомых номеров, ведомый одним лишь сильным чутьем, но сейчас он чертовски уверен. Сердце не екает, никаких озарений – ничего сверхъестественного, потустороннего. Нет. Просто полное и четкое знание, такое ясное и очевидное, что он не может сдержать смех – недоверчивый и отрывистый – и выкатывает мотоцикл из гаража.

Он бежит рядом с мотоциклом, заводя мотор, запрыгивает на сиденье. Всю дорогу до особняка мечтает лишь о том, чтобы двигаться быстрее, матерится всякий раз, когда на пути оказывается машина, когда приходится сбавлять скорость на ухабах и старый мотор начинает дребезжать. Когда он – наконец-то! – оказывается на месте, его встречают закрытые ворота, которые никогда раньше не запирали – и ругательства становятся громче. Но он по-прежнему уверен, знает, где ему нужно сейчас быть, поэтому вариантов немного. Тони выбирает самый простой и бросает мотоцикл в кустах. Тот опрокидывается, но Тони сейчас не до этого, он несется туда, где ограда не слишком высока, и начинает карабкаться.

Это не водосточная труба, прибитая к стене школы. Эта ограда поставлена, чтобы никого не пускать, и она хорошо справляется со своей задачей. Тони срывается с дюжину раз, а когда наконец забирается наверх, то цепляется джинсами за острый копьевидный зубец – шипит, замирает на мгновение, а потом начинает спускаться, резко втягивая воздух через нос. На половине спуска нетерпеливо спрыгивает на землю и слегка подворачивает лодыжку. Но не останавливается, идет, потом бежит по длинной дорожке к главному входу. Минует фонтан, перепрыгивает через ступеньки крыльца, колотит в парадную дверь. Звонит. Дергает шнурок. Ничего. Переходит на крик.

– Эмори, – Тони быстро и настойчиво стучит кулаком по двери, прижавшись к ней лбом. – Эмори! Открывай. Я знаю, что ты там. Открывай, твою мать!

Он вообще-то и не ждет ответа. Но все равно злится, его не получив.

– А-а, блин.

«Пойдем более сложным путем», – решает он, отходя от двери. Забывает о ступеньках и спотыкается, потому что как раз смотрит вверх, изучает окна в поисках какого-то признака жизни. Идет вдоль стены дома – кажется, несколько миль, – наконец заворачивает за угол и продолжает шагать по узкой тропинке, зажатой между стеной и высокой изгородью.

Энтони проникает в дом через черный ход. Эмори как-то демонстрировал ему способы незаметно улизнуть из дома, и Тони без особого труда находит нужное место. От входа тянется узкий коридор со множеством неказистых дверей, ниша в стене оканчивается лестницей, ведущей вниз, к большой кухне и другим коридорам. Энтони идет прямо, пока не оказывается в господском доме, где дверей еще больше – но уже более роскошных, с медными ручками, ковриками на полу. Он открывает их все. Открывает одну за другой, заглядывает внутрь, идет дальше. Он и сам не знает, что ищет, пока не находит смутно знакомую комнату – они проходили через нее в тот день, когда пошли к Тони домой, знакомить Эмори с его мамой.

Это большая столовая с длинными столом и стеклянными шкафами, выстроившимися вдоль стен, с дверью, ведущей на семейную кухню, что служит буфетной. В шкафах полно печенья и чипсов, которые Эмори и Адам покупают для себя, а потом отказываются делиться.

И Энтони знает. Кровь шумит в ушах, в затылке громко и часто стучит пульс, и, пока Тони идет через комнату, это чувство отступает, дает место осознанию происходящего здесь и сейчас. Тони открывает дверь.

Эмори стоит к нему спиной, лихорадочно роется в ящиках, вываливая их содержимое на столешницу – а иногда прямо в рюкзак. Заметив краем глаза Энтони, он на минуту останавливается, замирает, таращится в удивлении. Потом, будто вспышки узнавания в глазах достаточно, как ни в чем не бывало возвращается к работе. Шарит в ящиках, опускается на колени, чтобы осмотреть тумбу под раковиной.

Энтони чувствует головокружение. За прошедшую неделю он придумал много замечательных реплик для начала разговора, но фраза, которую он в итоге произносит почти севшим от шока голосом, к ним не относится.

– Ты что делаешь?

Эмори не отвечает. Поднимается, заглядывает в набитый рюкзак, встряхивает его, пытаясь застегнуть молнию до конца. Из рюкзака торчит скейт – и это такая знакомо, в отличие от всего остального.

Энтони устремляется вперед. Он так взведен, что, хватая Эмори за руку, применяет слишком много силы – так, что рюкзак валится на пол. На секунду ему становится стыдно – но даже теперь Эмори не поднимает взгляд, лишь таращится на упавший рюкзак в легком раздражении.

– Посмотри на меня, – шипит Энтони, дергая Эмори за руку, пытаясь встретиться с ним глазами. Но тот вдруг с силой отталкивает его, высвобождая руку. По крайней мере, теперь он наконец поднимает взгляд – потемневший, безумный, неподвижный.

Эмори выглядит ужасно – изможденный, с покрасневшими глазами, осунувшимся, землистого цвета, лицом. Давно немытые волосы растрепаны, подбородок и шея заросли щетиной.

– Господи, – ошеломленно шепчет Энтони, – где ты был?

Эмори сглатывает, пытается выпрямить спину.

– Далеко.

– Да уж, Эм, без балды, – Тони снова пристально его осматривает, так ничего и не поняв. – Я звонил. Куда только мог. Почему ты....

– Я знаю, что ты звонил, – пауза, и затем: – Прекращай это.

– Прекращать ч... – он запинается на полуслове. – Эмори, ты спятил? Ты... сваливаешь посреди ночи без всяких объяснений, исчезаешь на две недели, заставлял меня и всех вокруг теряться в догадках – а может, тебя, блин, машина сбила, или вообще пришил кто-нибудь, а может, ты лежишь в коме, или с моста спрыгнул – да откуда мне знать! – и ты еще удивляешься, что я тебе звонил? – Энтони смеется холодно и невесело. – Черт подери, Эм, я только и мог, что звонить.

– Ну, – Эмори сжимает челюсти, глубоко вдыхает через нос и отвечает чуть спокойнее: – Сам видишь, я не прыгал с моста. Так что вот. Убедился – теперь можешь идти домой, и перестань уже…

– Что? – Энтони собирается шагнуть вперед, но Эмори отшатывается, и он замирает, пытаясь взять себя в руки. – Что случилось?

– Ничего.

– Херня.

– Сам спросил.

– Это все херня, Эмори. Ничего? Да что ты вообще... Блин, да посмотри на себя. Ты же вот-вот грохнешься в обморок, ты пробрался в собственный дом, чтобы... черт, даже не знаю, зачем – спереть фамильное столовое серебро? Да? Тебе нужны деньги? Ты поэтому вернулся, Эмори. Тебе только это...

– Ты не знаешь, – резко перебивает Эмори. – Ты ни хрена не знаешь.

– Так расскажи мне.

Эмори открывает рот, собираясь что-то сказать, и тут же останавливается, берет себя в руки – замыкается, лицо становится непроницаемым.

– Хочешь знать, что случилось? Я пришел в себя, вот что.

– Думаешь, это так важно? – Энтони криво улыбается, хмурится заинтересованно. – Ни фига. Это значит – да пошло оно все, как я тогда и сказал. И так оно и есть до сих пор. Пришел в себя, образумился? Что за хрень, Эм? Посмотри на нас, бля... просто посмотри, – он указывает на Эмори, на себя, взмахивает рукой в воздухе, рисуя на ситуацию в целом. – Здравомыслие? Не в этом мире, блин, даже не в этой вселенной. Нет здравых мыслей. Есть только это, – он пожимает плечами, беспомощно фыркает, удивленный, как истово все это говорит: – слегка долбанутое, но...

– Только это, говоришь? Только это, – Эмори издевательски копирует предыдущий жест Тони. – Ну и что же это такое, Энтони? Как ты думаешь, что?

– Это... ну, просто...

– «Ну, просто», вот именно. Ты даже не задаешься вопросами. Магия? Конечно, почему нет. Жизнь, чья-то чужая жизнь, не твоя... ага, да, ну, нет причин для паники. Ты все принимаешь как должное, да, Энтони?

– А ты, значит, нет? Я что-то не припомню, чтоб ты сыпал вопросами. Да, как же ты сказал... забыть обо всем и продолжать жить своей жизнью? Пожалуйста, напомни мне, Эмори, я, кажется, приза...

– Я был до смерти напуган, блин! Конечно, я так сказал. Конечно, я...

– А теперь, значит, теперь у тебя есть ответы на все вопросы? Ты во всем сам разобрался, да? И сбежал, чтоб я, темнота, тебя не позорил?

Эмори пристально смотрит на него. Хмурится, приподнимает губу, будто вот-вот ощерится, прижимает руки к бокам, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели. Дергается, собираясь сбежать, но Энтони моментально хватает его за локоть, и Эмори тут же резко поворачивается, валится на него, впечатывается губами в губы. Столкновение настолько резкое, что зубы больно задевают кожу, и из-за шока, из-за легкого привкуса крови на языке Энтони хочется отшатнуться. Но Эмори удерживает его на месте, сжав руку на затылке, начинает целовать сильно, яростно, облизывая его крепко сжатые губы. Энтони открывает рот, пытаясь сказать что-нибудь, озвучить поток бессвязных мыслей, но ничего не выходит – язык Эмори скользит внутрь, проходится по его языку, настойчиво, нетерпеливо, и Энтони замирает. Долгое время он неподвижен, а потом отчаянно целует в ответ, прежде чем успевает взять себя в руки – вспомнить о том, что сейчас важнее, о слова и вопросах и… ох, бля, твою ж мать, да к чему они, когда Эмори издает такие звуки и притягивает его ближе, вжимается в него своим твердым телом.

Ладонь Энтони соскальзывает с локтя Эмори, чтобы стиснуть ткань рубашки, обнять. Это злой поцелуй, в нем больше зубов, чем губ, больше укусов, чем ласк. Открытый, мокрый поцелуй, шумный и жадный. Эмори отступает, и Тони тянется за ним с тихим отчаянным стоном. Ловит воздух ртом, в голове пусто, лишь мелькают отдельные бессвязные слова – «он», «губы», «недели».

Но Эмори отклоняется и внимательно смотрит на него. Ищет что-то. Чего-то ждет.

Энтони глядит в ответ, следит за блуждающим взглядом Эмори, пытаясь осознать, что же именно он должен понять сейчас – но у него явно ничего не получается, и Эмори злится, пальцы в волосах Тони сжимаются в кулак.

– Зачем ты вообще пришел, Энтони?

Тот едва понимает суть вопроса. Облизывает губы, часто моргает, пытаясь думать, подобрать какие-то слова, но – Эмори снова его целует, подталкивает назад, пока Энтони не упирается бедрами в край столешницы.

– Я знаю, зачем ты пришел, – хрипло говорит Эмори ему в губы, руки скользят по волосам, блуждают по груди, по животу, опускаются к ширинке, мягко поглаживают. – Вот чего ты хочешь, – он сильнее прижимает ладонь к паху Тони, издевательски передразнивает раздавшийся судорожный вздох. – Да, именно. Это так приятно, правда? Ты ведь хотел этого, да?

Энтони пытается закрыть рот, немедленно что-то сказать, потому что – да, он хотел, но нет, не так, как об этом говорит Эмори, и надо объяснить, но еще надо, чтобы рука Эмори не останавливалась, продолжала двигаться, продолжала...

– Ты с ума сходил, правда? – говорит Эмори, горячо дыша в его скулу. – И все потому, что пару недель не...

– Нет, – с огромным трудом выдыхает Энтони и кривится.

– Нет?

– Нет, я... блядь, Эм, перестань... стой...

И Эмори останавливается. Его рука исчезает, как и близость тела, и на минуту Энтони думает, что Эмори шагнул назад – все-таки услышал его и даст шанс все объяснить и задать свои вопросы. Но причина не в этом. А в том, что в дверях стоит Адам, появления которого никто из них не заметил. Услышав обрывки разговора и все поняв по-своему, он бросается в атаку – отбрасывает Эмори от Тони, тут же размахивается и бьет брата по лицу.

Воцаряется тишина. Энтони продолжает цепляться за край столешницы, Эмори согнулся пополам, спрятав лицо в ладонях, Адам тяжело дышит, не разжимая кулаков, и смотрит на брата. Кажется, что мгновение длится бесконечно, никто не двигается, время течет, уплотняется, наполняется напряженным ожиданием.

Адам разрушает тишину всего несколькими словами, скрипучим, срывающимся голосом.

– Ублюдок гребаный. Снова не смог сдержаться, да? Мало тебе было прошлого раза? Нужно снова взять и все похерить? Не можешь не распускать свои гомосяцкие лапы, да, ты...

Эмори сметает его так быстро, что Энтони не успевает заметить. Вот Эмори глядит на брата из-под черной челки, а в следующую секунду уже бьет под дых, вынуждая сложиться пополам. Еще удар, потом еще один. Их, вероятно, было бы больше, но Адам бьет Эмори коленом в живот, и тот отшатывается, кашляет. Не успевает прийти в себя, как Адам снова бросается в атаку, бьет снизу в челюсть, так, что голова Эмори откидывается назад в пародии на высокомерный жест.

Пока Эмори группируется для ответного удара, Энтони встает между ними – разводит в стороны, твердо уперев ладони в грудь обоим. Удерживать их на расстоянии на удивление трудно, словно оба решили, что смогут пройти сквозь него, если очень постараются. Приходится буквально отпихивать их и орать, пока попытки напасть на время не сменяются злобными взглядами.

У Эмори порез на скуле. Энтони быстро переводит взгляд на руку Адама, замечает кольцо на пальце. Адам кашляет, пытаясь скрыть неловкость.

Энтони медленно опускает руки, но не двигается, продолжает стоять как живая баррикада между ними двумя. Эмори вытирает рот, долго смотрит на окровавленный рукав, потом поднимает взгляд – на Адама, на Энтони – разворачивается и идет к дверям, по пути подхватив с пола рюкзак.

Энтони тут же бросается следом, ловит Эмори за локоть, тянет на себя, вынуждая остановиться – у него это уже хорошо получается. Должно получаться, по крайней мере. Но Эмори стряхивает его руку и пригвождает к месту разъяренным взглядом.

– Отвали от меня уже, – у него такое выражение лица, словно он действительно верит в то, что говорит. – Между нами все кончено.

И уходит. Толкает дверь и уходит. Энтони не знает, что делать. Ни с собой, ни со всем остальным. Молчит, не находя слов – ни на языке, ни в мыслях, – изо всех сил пытается понять, осознать происходящее.

Не получается. И он делает то, что может в данный момент.

Медленно, медленно он поворачивается к Адаму. Один взгляд на него – более юную и упитанную версию Эмори, клубок страха и неконтролируемых эмоций, – и Энтони переполняется гневом. Делает два шага от двери, грубо обхватывает ладонями лицо мальчишки – ногти впиваются в кожу – и шипит:

– Он же твой брат.

Адам пытается отшатнуться в удивлении и испуге, но Энтони не дает и продолжает напряженным хриплым голосом:

– Он твой брат. Единственный. Ты это понимаешь? Есть только он, и если он уйдет, другого не будет. А он, блядь, тебя любит, – он чуть встряхивает его голову, с трудом удерживаясь, чтобы что-нибудь не сломать. – Ты, блядь, это понимаешь?

Адам не отвечает, просто смотрит, широко распахнув глаза – потрясенно, и зло, и чуть обиженно. Энтони абсолютно плевать.

– А теперь, что бы тебя не устраивало, – добавляет он, сжав зубы, – что бы тебя не устраивало в нем – то, кем он хочет быть, есть и всегда был... твою мать, просто смирись с этим. Ты меня понял, мальчик?

Он выжидает, ощерившись. На лице Адама появляется мученическая гримаса.

– Я спрашиваю – ты меня понял?

Адам кивает. Медленно, неохотно, через силу. Лицо брезгливо кривится.

Энтони отпускает его, медленно разжимая пальцы. На висках Адама видны полукруглые отметины от ногтей Тони, щеки пошли красными пятнами от стыда и едва сдерживаемой агрессии.

Энтони сглатывает и отступает на шаг. Проводит дрожащей рукой по волосам, по лицу. Разворачивается, решив, что хватит, что он знает, где сейчас нужно быть – наверное ,теперь всегда будет знать. Присутствие Эмори перестало быть призраком ампутированной конечности, воспоминанием, теперь это – простая и ясная потребность быть рядом с ним, и быть как можно скорее.

***

Гонка должна бы вымотать его сильнее, заставить чувствовать себя опустошенным и смешным. Эмори исчезает, а он идет следом, лишь мимолетно думая о том, как бы отреагировал на такое пару месяцев назад – скорее всего, пожал бы плечами и жил дальше своей жизнью. Изменения очень резкие, и это должно беспокоить, но Тони никак не может решить, какая из реакций лучше. Обе кажутся неадекватными, слишком резкими или слишком равнодушными, и ни одна не подходит тому человеку, которым он хочет себе казаться.

Он не чувствует себя усталым. Не тогда, когда вскакивает на мотоцикл и несется по дороге, оставляя позади клубы пыли, не тогда, когда приближается к темному силуэту города со шпилями многоэтажек, антенн и труб. Он не чувствует себя смешным, когда тормозит у подъезда, бросается к дверям, еще не спрыгнув с мотоцикла, и чуть не падает. Ни тогда, когда выходящий из подъезда сосед Эмори узнает Тони и пытается захлопнуть перед ним дверь, а он втискивает плечо в оставшуюся щель. Ни в тот момент, когда толкает дверь с такой силой, что сосед отлетает и падает задницей на холодный пол вестибюля. И не тогда, когда с победным криком врывается внутрь и мчит вверх по лестнице через три ступеньки.

На этот раз можно не шуметь. Он приближается к двери, тяжело дыша, и просто говорит:

– Эмори, – ладонь прижимается к двери, пальцы выбивают беспокойный ритм. – Я знаю, что ты там.

Немного опускает руку, вздыхает, подходит поближе и говорит еще тише:

– Я все равно буду ждать, так и знай. Время у меня есть.

Замирает, прислушиваясь.

– А ты можешь снова исчезнуть, если хочешь. Но я буду знать, где ты. Узнаю сразу же, – он не собирался угрожать, но звучит довольно неплохо. «Может так с ним и надо», – думает он и для пущего эффекта добавляет: – Теперь я в этом уверен. Ты уже не сможешь убежать по-настоящему, да?

Он тянется к дверной ручке, дергает, толкает.

– Эмори. Пожалуйста, просто... – толкает снова, чуть агрессивнее, слегка пинает дверь ногой. – Эмори. Открывай.

Еле слышно щелкает замок, Энтони не замечает, продолжая налегать на дверь – и, когда она распахивается, он теряет равновесие и неловко вваливается в квартиру.

Пару мгновений уходит на то, чтобы оценить обстановку.

В комнате и раньше почти ничего не было, она всегда была удручающе пустой, и сегодняшний беспорядок – то, что, здесь, оказывается, есть из чего устраивать беспорядок – отвлекает Энтони, он моргает, озираясь, и не сразу замечает Эмори. А когда замечает, ощущение неправдоподобности усиливается. Эмори лежит на матраце, согнув колени, прижав ступни к простыне, спрятав лицо в сгибе локтя. Он не вставал, чтобы открыть дверь, точно не вставал, и Энтони на мгновение теряется, прежде чем вспомнить – ах, да. Магия.

Эмори не двигается. Не реагирует на Энтони, ничего не говорит, просто лежит – только поднимается и опускается грудь, так медленно, что его можно принять за спящего.

Энтони осторожно закрывает за собой дверь, идет на кухню, приносит оттуда стул, садится рядом с матрацем. Теперь легко быть терпеливым – Эмори рядом, в одной с ним комнате, пусть даже несчастный, запутавшийся, прячущий лицо.

– Я видел, – наконец говорит Эмори, убирая руку за голову. – Видел, как ты умирал. И все остальное. Я видел… – он сглатывает, быстро моргает, глядя в потолок. – Все.

Энтони смотрит на него. Пытается понять, что это значит и значит ли что-либо вообще, но мысли стопорятся на первой услышанной фразе, и он выпаливает:

– Как я...

– Нет, – резко обрывает Эмори, глядя на него покрасневшими глазами. – Нет. Я не буду. Не стану тебе рассказывать.

И со следующим вздохом Энтони горько жалеет, что задал этот вопрос. На самом деле он не хочет знать, не должен знать, даже если кажется, что речь вовсе не о нем. Он не чувствует себя так, словно когда-то умирал, ему кажется, что смерть похожа на ощущения человека, у которого кто-то умер – только в миллион раз хуже, будто ты сам становишься этой печалью. А такого он не помнит. Пытается представить это ощущение – или просто небытие, как говорят некоторые – но не чувствует ничего, не помнит ничего. Тогда он встает, идет к раковине в поисках кухонного полотенца, смачивает его и возвращается к матрацу. Садится рядом с Эмори.

Эмори медленно переводит на него взгляд, совершенно... потерянный. Усталый. Просящий о помощи, о чем-то, чего не скажешь словами. Подбородок его начинает дрожать, и Эмори отворачивается, стискивает зубы, упирается взглядом в какую-то точку на стене.

Энтони прикладывает мокрое полотенце к его скуле, к наливающемуся синяку, к царапине. Эмори охает, но Тони продолжает стирать засохшую кровь. Проводит влажной тканью по вискам, по бровям, мягко касается медленно опускающихся век. Спускается вдоль носа. Легонько проводит по разбитой губе, потом по линии челюсти – отчетливо замечая, как движется кадык Эмори.

– Ты будто две недели не спал, – глухо говорит Энтони, убирая руку.

– Ну…

Энтони роняет полотенце на матрац.

– Тогда, – он выпрямляет ноги Эмори, вытягивает из-под него простыню, укрывает до пояса, – тебе надо поспать.

Может, Эмори это сейчас действительно нужнее всего, но по сравнению со всем, что остается невысказанным между ними, это кажется смехотворным пустяком. Но Тони не знает, что еще сделать, на чем еще настоять, поэтому укладывает Эмори поудобнее – сует подушку под голову, устраивает руки поверх простыни. Эмори позволяет, не протестует, лишь следит усталым взглядом. И когда Энтони встает, чтобы выключить свет и опустить жалюзи, Эмори хватает его за рукав.

Тони смотрит на него вопросительно, но Эмори просто держит его за рукав. Ничего не объясняет. Выглядит так, будто готов молча и виновато пожать плечами.

Вздохнув, Энтони падает обратно на матрац. Трет лицо свободной рукой, крепко сжимает пальцами переносицу. Ждет, пока перед глазами перестанут плясать черные точки, скидывает ботинки, осторожно высвобождает рукав и перебирается через Эмори на другую сторону матраца. Со вздохом плюхается на спину и снова вопросительно смотрит на Эмори.

Тот глядит в ответ, все такой же несчастный, все с тем же непонятным выражением.

– Спи, – говори Энтони и поворачивается на бок, спиной к Эмори, подсовывает под голову бугристую старую подушку. Лампочка гаснет с резким шипением, словно внезапно отключили электричество, жалюзи опускаются неровными рывками. Энтони сильнее сжимает подушку, стискивает зубы, отгоняя тошноту, возникшую при мысли о Эмори и магии.

Он не собирается спать. Просто закрывает глаза, слушая дыхание Эмори, шорох простыней, отдаленный шум машин. Через какое-то время Эмори начинает беспокойно ворочаться, и Тони хочет сказать ему перестать вертеться и просто спать, но потом чувствует горячее дыхание на шее, робкое прикосновение руки к бедру, замершее у края футболки.

Энтони громко втягивает в себя воздух, когда до странности холодная ладонь касается голой кожи, скользит вверх, до талии, чуть соскальзывает и замирает на животе под ребрами.

Пальцы будто пытаются что-то нащупать, очерчивают маленькие круги по животу. Непонятно, что они ищут – ведь там лишь ровная, поросшая волосками кожа. Тут у Эмори внезапно перехватывает дыхание, рука замирает. Он вжимается нахмуренным лбом в шею Тони, прижимает к его животу раскрытую ладонь, из которой вырывается вспышка жара. Это похоже на глоток алкоголя, что прокатывается, обжигая, по горлу, пока не начинает кружиться голова – только сейчас жар заполняет все тело, и за ним следует не похмелье, а что-то другое, что-то более ужасное, оживляя обрывочные и полустертые воспоминания. Они быстро выстраиваются в картину, поначалу бессмысленную, но потом кусочков становится слишком много, и они все встают по местам.

Полностью восстановившаяся память кажется необъятной. Она давит на глаза, на барабанные перепонки, на заднюю стенку горла, словно собирается излиться наружу. Энтони хрипло дышит и кривится, пытаясь удержать рвотные позывы. В голове раздается тихое ржание лошадей и хриплое пение воинов у палатки, Мерлин двигается вместе с ним в темноте ночи и стоит посреди поля при свете дня – лицо перепачканное и испуганное, широко распахнутые глаза смотрят прямо на него, и надежда в них сменяется болью. Холодная грязь на лице, силуэты павших воинов перед глазами – жатва боя. Холод, поднимающийся по позвоночнику, усталость, испаряющееся желание держать глаза открытыми, не отводить взгляд, быть здесь и видеть, хотя бы еще мгновение.

Позади него Эмори произносит тихое и бесполезное:

– Хотел бы я, чтоб нам не нужно было это помнить.

Тони молчит. Эмори не убирает руку с его живота, но ладонь расслабляется, пальцы чуть сгибаются, по-прежнему касаясь подушечками кожи на животе. Лоб, прижатый к шее Энтони, все еще хмурится, и требуется долгое время, чтобы морщины разгладились. К тому времени дыхание Эмори становится медленным, глубоким, горячий воздух ритмично овевает выступающий позвонок на спине Энтони.

***

Энтони просыпается, как ему кажется, через несколько дней, и чувствует странное спокойствие. Эмори спит, свернувшись калачиком на другом краю матраца – ноги запутаны в простынях, руки держат в плену подушку. Лучики солнца просачиваются сквозь тонкие щели жалюзи, возвещают о полудне, о бесконечном лете, самом длинном в недолгой жизни Тони.

Он встает и идет на кухню – шаркающие шаги, медлительные движения, сонные глаза. Кипятит воду в каком-то хитроумном приспособлении, знававшем лучшие времена. Приготовив себе кофе, замирает в задумчивости, делает осторожный глоток и готовит вторую порцию. С двумя кружками в руках шлепает в комнату и осторожно садится на пол, опасаясь пролить горячую жидкость. Отставив свою кружку, держит вторую наготове и пытается разбудить Эмори мягким прикосновением к плечу и тихим:

– Эмори.

Эмори глубоко вздыхает, чуть ослабляет хватку вокруг подушки, но не просыпается.

Энтони бросает взгляд на кофе.

– Эм, – делает вторую попытку, поднимая руку к шее Эмори – касается пальцами ямочки на затылке, под линией роста волос, где кожа теплая и влажная со сна. Эмори неразборчиво мычит, и Тони проводит подушечкой большого пальца по коже за его ухом, вниз к подбородку и снова вверх – обхватывает щеку ладонью, медленно поглаживает скулу – синяк уже налился глубоким коричневатым пурпуром.

– Эм, – шепчет он, убирая прилипшие ко лбу темные волосы.

– Хм? – Эмори с трудом приоткрывает глаза, растерянно щурится – лицо разрумянено со сна, на лице отпечаток подушки. Моргает, пытаясь проснуться, и бормочет чуть слышное «Что?», переворачиваясь на спину.

Глядя на него, взъерошенного и сонного, Тони внезапно чувствует сокрушительную волну нежности – и тут же пугается ее силы. Это не воспоминания о чувстве, не что-то вековечное – это нечто новое, абсолютно новое, и желание наклониться и прижаться губами к любой части тела этого человека так же сильно, как и желание сейчас же отпрыгнуть прочь.

Эмори делает еще один глубокий вдох, шумно выдыхает и неосознанно прижимается к руке Энтони – и все остатки осторожности тают в то же мгновение. От волны тепла сжимает легкие и становится трудно дышать. Тони склоняется и целует Эмори в бровь. В уголок глаза, изгиб скулы.

Эмори полностью просыпается с глубоким вдохом, который обрывается, когда Энтони прихватывает губами кожу у его подбородка и легонько втягивает в рот. Голова Тони начинает кружиться, наполняться густым туманом, в котором он распознает желание, свое желание, свою потребность. Но Эмори не протестует, сонно целует Тони в закрытое веко, и у того хватает ума поставить на пол чашку, прежде чем сдвинуться вниз, взволнованно целуя шею Эмори – темную от щетины – прихватить губами кадык, подразнить языком ямку у горла.

Эмори с шипением втягивает воздух, откидывает голову и одновременно хватает Тони за волосы – тянет вверх. Энтони подчиняется, но останавливается на полпути, зацеловывая мягкую кожу под подбородком. Эмори одобряет, злится, тянет, подталкивает:

– Боже, Энтони. Иди сюда.

Энтони замирает. Обрывает поцелуи, приподнимается, чтобы взглянуть на Эмори – взвинченный, с пульсирующей в висках похотью. Эмори поднимает взгляд – точно так же потемневший – и он знает, знает, что изменилось, обхватывает Энтони за шею и тянет вниз.

– Энтони, – выдыхает он, подчеркивая, и прижимается лбом к его лбу. Приподнимает подбородок, загодя приоткрыв рот, и прикасается губами к губам Тони. Они дышат друг другу в рот – один вдох, второй – рука Энтони скользит со щеки Эмори к волосам, пальцы мягко запутываются в темных прядях. Тони меняет угол – медленно проскальзывает языком в рот Эмори, и тот повторяет движение, сладко и томно, погружаясь в поцелуй с низким горловым стоном.

Начавшийся лениво и неспешно, поцелуй быстро становится страстным. Они не смыкают губ, но целуют глубже, быстрее, отбрасывая мастерство и аккуратность ради потребности выразить желание, помогают себе в этом руками и стонами. Переходят в сидячее положение благодаря настойчивости Эмори, который нетерпеливо тянет вверх футболку Энтони – изначально пытаясь добраться до кожи, но потом просто желая ее снять. Рычит Тони в рот, когда тот не желает поднять руки, выпутать пальцы из его волос.

Но в итоге они справляются – задействовав две пары рук, чтоб снять футболку через голову, еле слышно смеясь друг другу в губы – и продолжают то, что начали, в этот раз более нервно и неуверенно. Хотя отвлекающих факторов хватает, чтобы не зацикливаться на беспокойстве, возникшем из-за раздевания, намеренных прикосновений и… Да господи, разве они не делали этого раньше? Разве не делали миллион раз, снова и снова, руками, губами, и…

Энтони решает, что это не то же самое. Вовсе не то же самое, теперь, когда ничего не мешает думать – только колотящееся сердце и собственные чувства, смешанные с мыслью о сексе, только волнующее новое желание, порожденное симпатией, беспомощной привязанностью к другому человеку, тому, как он движется, думает, говорит. И хотя они касаются друг друга, хотя Эмори мягко толкает его обратно на матрац и укладывается сверху – Тони все равно отчаянно хочется большего, больше этих рук, скользящих по его бокам, по груди, больше этого языка, больше этих губ, вбирающих его в себя, мешающих мыслить ясно.

Все и лучше, и хуже. Хуже потому, что все так реально, потому что нет других причин, кроме собственного желания, потому что он боится почувствовать себя неловко, когда они разденутся еще больше, беспокоится, что никогда раньше не делал этого так – с волнением, с желанием, чтобы Эмори тоже было хорошо, чтобы это было чем-то особенным, чтобы все стало еще… возможно, чтобы стало своего рода обещанием. Чем-то куда большим сиюминутного желания продолжать. Он слегка смущен от этих мыслей, оттого, что думает именно об этом в тот момент, когда Эмори просовывает ногу между его бедер, начинает тереться о его пах со сводящей с ума медлительностью. Но в то же время какая-то часть его сознания заворожена этими мыслями, и он едва может вспомнить, когда такое случалось в последний раз. В пятнадцать, со второй своей девушкой, которая познакомила его с настоящим сарказмом и в которую он был отчаянно влюблен. Ему все время хотелось быть рядом, гулять или просто слушать ее болтовню, и ему необычайно, безумно повезло – как он тогда думал – что она позволяла ему касаться груди или целовать в губы. А когда однажды в пустой гостиной своего дома она сняла джинсы и пинком отбросила их в сторону вместе с трусиками, он никак не мог взять в толк, чем заслужил такое, что такого сказал или сделал правильно, и только смотрел в остолбенении. Он тогда отчаянно краснел, двигался медленно, хотел, чтобы у него все хорошо получилось – хотел, чтобы она согласилась повторить это с ним снова и снова, как можно чаще.

Теперь и не вспомнить, почему они расстались, когда и как, но ощущение было наиболее близко к тому, что он чувствует сейчас – к волнам жара и ледяным мурашкам от того, что Эмори прижимается губами к его шее, покусывает, мягко рычит, трется о бедра Энтони, задевая ногой ширинку джинсов. Его движения так незаметны и сдержаны по сравнению с реакциями Тони – тот выгибается, царапает ногтями рубашку Эмори, желает и говорит о совсем желании, выдыхая его имя, матерясь:

– Бля, да… боже, да, Эм, я… снимай, сними, я хочу… гребаная тряпка, не могу… тебя коснуться… Эмори, сни… май…

Эмори жарко выдыхает в мокрую от слюны шею, на секунду обмякает – потом рывком поднимается, садится верхом на бедра Тони, чтобы снять футболку. Энтони тоже поднимается, и, едва дождавшись, пока ткань скользнет вверх, прижимается к голой груди Эмори, отвлекая. Процесс раздевания сильно затягивается, потому что Тони принимается вылизывать шею Эмори, легонько прикусывает кожу над сердцем, дразнящее проводит губами по соску.

Наконец Эмори выпутывается из футболки и отбрасывает ее за спину. Волосы его взлохмачены, глаза затуманены, с красных, зацелованных губ срывается тяжелое дыхание. Энтони сгребает его в охапку, нежно проводит ногтями вверх-вниз по позвоночнику, влажно целует шею под ухом, тянется вверх и прикусывает мочку уха, кожу на изгибе скулы.

Эмори шипит, выгибается навстречу, обнимает за шею, трется грудью о грудь – заставляет Тони поднять голову, целует влажно и глубоко. И вдруг будто что-то щелкает, и всего этого становится слишком мало. И поцелуи, и движения убыстряются, Эмори вжимается в тело Тони, а тот притягивает его к себе, навстречу толчкам бедер, и их члены трутся друг о друга сквозь ткань – которой слишком много, какого черта они до сих пор одеты? Они повторяют эти движения снова и снова, вперед, вниз, по кругу, сходя с ума от жара даже сквозь все слои ткани, даже несмотря на то, что этого мало. Между рваными вдохами, когда поцелуй превращается в простое прикосновение языков и открытых губ, рука Эмори начинает возиться с замками на джинсах, бестолково, слегка дрожа. Костяшки пальцев слегка задевают пах Тони, и тот заводится еще больше, шипит сквозь зубы ругательства и пытается помочь, добраться до пуговицы на джинсах Эмори – но только запутывает их пальцы, от чего оба еще больше злятся.

– Бля, Энтони, дай я просто… – начинает Эмори, отталкивая его руки, но Тони не позволяет, принимается вместо этого поглаживать его член сквозь ткань, и Эмори роняет голову на его плечо с тихим, отчаянным стоном. – Блин, – и затем: – Так нечестно.

А потом кусает его в плечо, сильно, и этот отвлекающий маневр работает – Тони рычит и разжимает ладонь, вскидывает руку, вцепляется Эмори в волосы – то ли чтобы оттолкнуть, или чтоб прижать поближе, он и сам не знает.

Эмори пользуется случаем и быстро расстегивает его джинсы – так быстро, как позволяют дрожащие от возбуждения руки. Тони толкается навстречу мимолетным касаниям, облизывает губы. Эмори проводит языком вверх по его шее и внезапно сует руку в расстегнутые штаны, крепко обхватывает член и одобрительно мурлыкает в ответ на реакцию Тони – тот захлебывается воздухом, резко вскидывает бедра и тихо стонет в волосы Эмори. Хорошо, все вдруг становится так хорошо – пальцы Эмори, его горячая ладонь, то, как он позволяет Тони толкаться в тесное кольцо его руки – так хорошо, что Энтони почти забывает про самого Эмори, пока тот не начинает снова двигать бедрами, прижимаясь к своей руке, сомкнутой вокруг члена Тони. Оба издают стон, когда холодная молния джинсов, натянутая вздувшейся ширинкой, задевает основание члена Тони, вынужденно замирают, пытаются отдышаться, и Энтони говорит:

– Блин, Эм, нам надо…

И Эмори перебивает его коротким:

– Ложись.

Энтони не нуждается в дальнейших пояснениях, под мягким давлением ладоней он откидывается на спину и закусывает губу от открывшейся картины – Эмори, полуобнаженный, с шальными глазами, сидит у него на бедрах и расстегивает джинсы, затем приподнимается на колени, чтобы стянуть их вместе с трусами. Тони с нетерпеливым рычанием приподнимается, хватает Эмори за руку и бедро, тянет на себя. Эмори, который все еще пытается избавиться от одежды, сдавленно смеется и едва успевает упереться ладонями по обе стороны от головы Тони, чтобы не рухнуть на него плашмя. Через секунду его руки подгибаются, и он опускается ниже, опирается на локоть и пытается снять джинсы одной рукой.

Тони не намерен ждать. Он убирает руку с бедра Эмори, просовывает между их животами и обхватывает ладонью тяжелый член, жадно наблюдая, как у Эмори вздрагивают ресницы, чуть закатываются глаза, приоткрывается рот – и тут же начинает ему дрочить, быстро и жестко.

Эмори опускает голову, потом бессильно роняет ее между судорожно поднятых плеч, задевая волосами чувствительную сейчас кожу груди Тони. Шипит, бормочет неубедительное «Эн… подо…» и толкается бедрами навстречу, захлебываясь каждым вздохом.

– Энтони, – умудряется выдавить он через пару секунд, перехватывая запястье Тони. Поднимает одурманенный взгляд, коротко облизывает губы. – Я серьезно.

Энтони слабо улыбается, отпускает его член и вместо этого проводит ногтями вниз по бедру – и получает в ответ промельк слабой, измученной улыбки, прежде чем Эмори наклоняется, чтобы наконец избавиться от штанов. А потом он обнажен, весь, и Тони снова хочет к нему прикоснуться – но вместо того, чтоб вернуться, Эмори еще больше соскальзывает вниз – и Тони невольно всхлипывает в протесте. Всхлип превращается в стон, когда истекающего смазкой члена касается горячее дыхание, а потом Эмори принимается стаскивать с него джинсы, говорит приподняться. Тони подчиняется – он сейчас очень сговорчив, – и задерживает дыхание, когда Эмори расправляется с последним мешающим куском ткани и начинает двигаться вверх. Непонятно зачем ведет губами вверх по ступне – ведь Тони уже практически умоляет, заведенный до предела – коротко целует в косточку, покусывает лодыжки, проводит носом по икре, толкается в колени, приостанавливается у бедер, начинает лизать и сосать – и Энтони слегка теряет голову, закрывает глаза и сжимает зубы в безмолвном стоне, вскидывая бедра в пустоту, с трудом выдыхает и вцепляется пальцами в простыни.

А губы Эмори еще даже не на его члене. Они касаются паховой складки, язык неспешно раздвигает волоски, дразняще кружит у основания члена, опускается ниже, едва заметно прикусывает тонкую кожу – и Энтони резко выдыхает через нос. Он так близко к краю, и просит его подтолкнуть, и его слова «Эм, пожалуйста, я… боже, пожалуйста, ртом… мне нужно…» звучат мольбой и предупреждением, и он даже не успевает закончить бессвязную фразу, как Эмори проводит рукой вниз по его члену, наклоняется и берет в рот головку – просто, почти лениво, почти не обращая внимания на полузадушенный вскрик, на резко откинувшийся на матрац затылок. Эмори вбирает его в рот поглубже, прижимает языком, неторопливо двигает головой вверх-вниз, втягивает щеки. А потом выпускает член изо рта и сдвигается ниже, облизывает мошонку, дразнит языком, и Энтони задается вопросом – думал ли Эмори об этом, хотел ли, пытался ли разобраться заранее – и от одной этой мысли член дергается, а голова наполняется затуманенным, отдаленным осознанием происходящего. Весь мир сужается до Эмори, до его губ, до его желания прижаться ими ко всем частям тела Тони. И когда он просовывает руки под его бедра и приподнимает, оказываясь еще ближе, когда проводит языком совершенно новую дорожку, останавливается, чуть нажимает – все это тоже становится частью того же ощущения. Странного и незнакомого, но хорошего, чего-то, о чем он уже какое-то время знал краем сознания, но никогда не понимал, зачем ему это нужно. Но теперь, чувствуя как горячий скользкий язык рисует круги, мягко надавливает, совсем чуть-чуть, Тони думает – а почему нет, да хоть каждый раз, и толкается навстречу, выгибаясь дугой на матраце, отвечая неразборчивыми подбадриваниями, обещаниями, просьбами и «черт, черт, да, не останавливайся, не…»

Но когда Эмори все-таки останавливается, то просто утыкается лбом в бедро Тони, зажмуривается – и тот наконец замечает сквозь окутавший голову туман мелкие подрагивающие движения бедер Эмори о матрас – сдерживаемые, но все равно неудержимые. Эмори поднимает взгляд – глаза почти черные от желания, лицо влажное, кожа у губ, на шее и груди покраснела, волосы прилипли ко лбу – и от этого вида, боже, от одного его вида, от одного звука низкого и хриплого голоса, которым он произносит «Энтони», будто задает вопрос… Тони внезапно становится все равно, будет ли Эмори продолжать, или остановится, или придумает что-то еще, потому что Тони готов кончить от одного лишь взгляда на него. Наверное, он что-то такое говорит, или просто издает какой-то звук, безмолвную просьбу, потому что мгновение спустя Эмори забирается повыше, касаясь, поглаживая, переворачивает их обоих на бок – устраивается за спиной Тони, собственнически обхватывает бедро и неторопливо трется членом между скользких от слюны бедер. Так, спиной к груди, толчки медленнее, влажное дыхание щекочет шею Энтони, и рука на его члене движется в рваном ритме. Но так ближе и жарче, и когда Эмори не выдерживает и толкается посильнее, его член задевает мошонку Энтони, и оба рычат. Тони протягивает руку за спину, откидывает голову, ловя губы Эмори в сильном и мокром поцелуе.

– Эмори, – говорит Тони прямо ему в рот, и сам не узнает свой хриплый голос. – У тебя… бля, у тебя есть…

– Черт, – отвечает Эмори, и после еще одного поцелуя: – Да.

Он отодвигается, прохладный воздух касается спины Тони и тот переворачивается на спину, наблюдая, как Эмори шарит под матрацом у стены – и возвращается, неловко сжимая в руках горсть презервативов и два разных флакончика смазки. Тони беззвучно смеется, приподнимается, опираясь на локти.

– Блин. Ты что, планировал это?

Эмори смотрит на свои руки, лицо вдруг становится виноватым и чуть растерянным, и он, запинаясь, бормочет:

– Я… не знал, что… Давно уже их купил, я думал… Не был уверен, но…

Энтони обрывает его еще одним беззвучным смешком и словами:

– Боже, иди сюда.

Обхватывает Эмори за шею и притягивает к себе, успокаивает поцелуями до тех пор, пока тот снова не расслабляется, не начинает истово целовать в ответ.

– Это хорошо – говорит Тони, касаясь губами губ Эмори и бросает короткий взгляд на его руки, – что ты думал об этом.

Глаза Эмори распахиваются и темнеют, взгляд затуманивается, и Тони добавляет шепотом:

– Я тоже об этом думал.

На этот раз Эмори сам начинает поцелуй, так внезапно, что Энтони откидывается на спину – и Эмори тянется следом, бездумно роняя зажатые в руках предметы на матрац, изо всех сил старается сделать этот поцелуй запоминающимся, пытается что-то сказать своей серьезностью, продолжительностью касаний, замирающим скольжением языка – и Тони бы смог понять, если б сама природа такого разговора не отвлекала от размышлений. Эмори устраивается между его бедер, Энтони вздыхает ему в губы, и они медленно двигаются вместе – члены трутся, скользят рядом – и это чудесно, правда, но потом этого становится мало, и Тони приподнимает бедра и говорит:

– Эй… Дай мне подушку.

Эмори смотрит на него вопросительно, пытается понять просьбу в контексте происходящего, но безуспешно. Тони чувствует, как краска заливает щеки – но он и так уже весь красный, кожа горячая и влажная от пота, и сейчас не время смущаться по пустякам – и говорит, пытается выговорить:

– Ты… – и продолжает, сглотнув: – Ты хочешь коснуться… пальцами? – и сердце колотится где-то в горле, жаркий клубок в животе панически сжимается.

Эмори открывает рот, будто не знает, что сказать на это, хочет что-то сказать, но не находит слов, и в итоге хрипло произносит лишь:

– Блин. Да.

Энтони облизывает губы, уголки рта вздрагивают в нервной улыбке.

– Тогда дай мне подушку.

И Эмори дает. Поднимается на колени, тянется за подушкой и передает Энтони, который без всяких представлений просто подкладывает ее под бедра – не слишком удобная поза, и она остается неудобной, пока Эмори – все еще стоящий на коленях – тянется за смазкой. Тони закрывает глаза, старается не обращать внимания на румянец, стекающий вниз по груди, на щелчок пластиковой крышечки, следующий за ним влажный звук и еще один щелчок.

– Да? – говорит Эмори после секундной паузы, голос дрожит и кажется ближе – он сам кажется ближе. Энтони поднимает веки, смотрит в потолок, потом вниз – Эмори совсем рядом, не сводит с него пугающе сосредоточенного взгляда. Тони решает, что слишком много страха стоит между ними, и решительно сжимает челюсти, откидывает голову и выдавливает сквозь зубы:

– Да, черт возьми.

Эмори отвечает вихрем движений. Сдвигается выше, прижимается губами к ямочке между ключиц, засасывает кожу – отвлекает на секунду, прежде чем просунуть скользкий палец между ног Тони, водит им вверх-вниз, и легкость этих скользящих движений напоминает Тони о губах Эмори на его члене, заставляет подавиться стоном. Возможно, на Эмори это оказывает тот же эффект, потому что дыхание его перехватывает – резко дергается грудь, прижатая к груди Тони – и он сдвигает губы выше по его шее, прикусывает мочку уха, и надавливает кончиком пальца, легонько – тело Тони все еще расслаблено и влажно. От этого ахают оба, и тут же в нетерпении добавляется второй палец, и голос Эмори хрипло и возбужденно звучит над ухом:

– Боже, Энтони, ты… ты такой…

Тони обрывает его пробным движением бедер и рваным:

– Двигай.

– Что?

– Двигай, – шипит он в волосы Эмори, повернув голову, – рукой.

Повторять не приходится. Эмори сгибает пальцы, втискивает их глубже, вынимает, снова вставляет, вынуждая Энтони захлебываться вздохами, ждет, пока он начинает двигаться навстречу, после чего добавляет третий палец – и с этого момента оба слишком теряют голову, чтоб отслеживать каждое движение. Пальцы Эмори впиваются в бедро Тони, тот скользит ладонями по его спине, и внезапно у них слишком много рук, и ноги переплетаются, губы иногда соприкасаются, иногда что-то шепчут, беззвучное, или пошлое, или искреннее. Они дышат друг другом, прижимаются ртом к шее, закрывают глаза, и все вокруг пахнет сексом, потом, стиральным порошком Эмори и слабым ароматом одеколона Тони, и от одной этой смеси запахов можно заторчать, и они одурманенно прижимаются друг к другу, Тони медленно водит рукой по члену Эмори, а тот трахает его пальцами. И когда они достигают той точки, где речь теряет связность, где слова больше похожи на вздохи, Энтони умудряется сказать «Боже» и «Эмори» и:

– Трахни меня.

На этот раз Эмори ни о чем не спрашивает. Просто замирает, закусывает губу и тянется за разбросанными по матрацу пакетиками. Для того, чтоб разорвать упаковку, ему нужны обе руки, но Энтони плевать – он недовольно стонет из-за потери контакта, откидывается на матрац, тяжело дыша, и то и дело смотрит вниз, убежденный, что все это слишком долго. И вид Эмори, надевающего презерватив и смазывающего его любрикантом, не добавляет спокойствия.

А потом Эмори оказывается сверху. Опирается на руки, прижимается членом, но не входит, дрожит от усилий, сильно закусывает губу – не двигается.

– Эмори, – шипит Энтони сквозь сжатые зубы, закидывает ноги ему на талию. – Трахни меня.

Эмори крепко зажмуривается, выдыхает дрожащее:

– Я…

Энтони засовывает руку между их бедрами и направляет член Эмори в себя – рот приоткрывается в беззвучном вскрике от тянущего ощущения. Но уже через мгновение он вжимает пятки в поясницу Эмори, вталкивая его в себя, рука отпускает член и впивается в простыни. Боль есть, определенно, но это не так уж важно, поскольку она пульсирует и стихает, а желание не проходит, как и экстаз от того, что Эмори дрожит и зарывается лицом в шею Тони, ощущая себя в нем, окруженным им.

Когда они начинают двигаться, медленно, близко прижимаясь друг к другу, Эмори все еще немного боится – неуверен, опасается причинить боль – но осторожности надолго не хватает, потому что Энтони выгибается навстречу и стонет, вдавливает пятки в его поясницу и твердит «еще», и «сильнее», и «Эмори, пожалуйста», и «Эмори, я…»

И когда Эмори не выдерживает, начинает толкаться бедрами в ритме со встречными движениями Энтони, у того перехватывает дыхание от того, насколько же это прекрасно. Эмори мягко рычит ему в шею с каждым толчком, и жар между ними омывает Энтони лихорадочной волной. Он держится, вцепившись обеими руками в волосы Эмори, говорит то, чего и сам не знает – губы двигаются сами, обещая все, все на свете, весь мир, если Эмори не остановится, продолжит, будет продолжать вечно. И Эмори в ответ может лишь двигаться быстрее, обвить руками тело Энтони – под выгибающейся спиной – и отвечать отрывистыми фразами согласия, словами «да» и «вечно», «вечно».

***

Наверное, в какой-то момент кто-то из них открыл окно, потому что комната полна свежего воздуха – и звуков, хотя оба молчат. Даже на четвертом этаже безошибочно узнаваем стрекот сверчков, прячущихся в палисаднике, в трещинах бетона. Еще не так уж темно, но не по свету ориентируются животные, безошибочно предчувствуя и возвещая приближение вечера. Внизу заводят машину, двигатель взревывает и затихает, деловито поддакивают друг другу взволнованные женские голоса. Дребезжат жалюзи на окнах закрываемых магазинов, незнакомая иностранная речь доносится из толпы, собирающейся в это время у палатки с кебабами – молодые голоса отличимы от старых, более звонкие через фразу срываются на английский. Все это далеко, приглушено расстоянием, но в то же время здесь, вместе с ними в этой комнате. Вместе с тихим жужжанием лампочки, свисающей с голого провода, с шуршанием обвивающих ноги простыней, с гончарным перестуком подвешенных над раковиной кружек, изредка потревоженных ворвавшимся в кухню ветерком.

Эмори водит кончиками пальцев по лицу Тони, лениво следя за собственными движениям сквозь полуприкрытые веки. Энтони в полудреме, уже давно, но рука Эмори все время его будит – возвращает в сознание медленными поглаживаниями по щеке, легко царапает ногтем под нижней губой.

– Эм, – бормочет он, когда тот начинает отстукивать двумя пальцами какой-то ритм по его брови, по уголку глаза. – Устал.

– Ты ж несколько часов проспал, – говорит Эмори со смешком, теплое дыхание касается подбородка.

– Ты меня вым'тал, – пытается возмущенно пробормотать Энтони, но в итоге прячет улыбку в ямку на щеке Эмори. – Старость не радость.

– Ты меня всего на год старше.

– Это решающий год.

Эмори фыркает от смеха. Энтони тоже тихо и устало хмыкает, руки свободно и вяло обнимают Эмори за талию, колено втиснуто между его ног, чтобы не разрывать близость. Он приваливается к нему еще сильнее и со вздохом затихает, чувствуя, как пальцы Эмори перебирают его волосы, ногти нежно царапают затылок.

– Одно к’чество, – говорит Энтони, глотая звуки, водя пальцами вверх-вниз по позвонкам Эмори, – чт’тебе во мне нравится.

Эмори чуть отодвигается, пытается заглянуть ему в лицо.

– Хм?

– Назови одну вещь, – настаивает Энтони, глядя Эмори в подбородок. – Я хочу знать. Что тебе во мне нравится.

Он скорее чувствует, чем видит улыбку на губах Эмори.

– А кто сказал, что мне вообще что-то нравится?

Энтони сжимает объятия, ерзает.

– Я тебе нравлюсь, – говорит он с уверенностью. – Ты меня обожаешь.

Руки Эмори на его затылке замирают. Ответа нет – немедленного ответа – и Энтони приходится медленно поднять взгляд, заставить глаза сфокусироваться на близких чертах лица Эмори. Он видит намечающуюся морщинку меж бровей, серьезность, и говорит:

–…Не обожаешь?

Промельк веселья в глазах, мимолетная и неубедительная улыбка.

– Энтони, – просто имя, не обращение, не вопрос.

– Да? – все равно отвечает Тони. И добавляет чуть встревожено: – Эм?

Пальцы на его затылке снова начинают движение, тот же беспокойный танец, спускаются вниз по шее, от челюстей к вискам, останавливаются, обхватив лицо с двух сторон.

– Ты можешь называть меня так.

– Как?

– Эм. Как буква. Подходит.

– Эмори, – Тони косится на его пальцы, настороженный. – Ты о чем говоришь?

Эмори смотрит на него, грустно и нежно, и он тоже выглядит усталым, несмотря на всю свою болтовню. Лицо его чуть застывает, будто Эмори берет себя в руки, и до Энтони с опозданием доходит.

Все оказывается довольно просто. И куда менее запутанно, чем многие другие вещи, смешно сказать. Не так сложно, как понять себя, как понять, почему одни события случаются, а другие нет. Далеко не так запутанно, как представления о семье, о друзьях, о том, как они появляются и исчезают, об отношениях и непрошенных чувствах, о необъяснимых происшествиях вроде того, когда ты не плакал много лет и однажды тебя вдруг прорывает, чаще всего – что досадно – на публике.

Нет, все гораздо, гораздо проще. Он – Энтони, он сбит с толку, и вдруг он становится чем-то большим. Может, что-то взрывается в голове, или незаметная задвижка в душе ломается после всех этих лет, или может это пришло в его мысли извне – свилось из воздуха, из истории, что парила над ним, невидимо вплетенная в извилины его мозга. Он и правда не знает. Да и все равно это почти не имеет значения.

Он все еще Энтони, все еще сбит с толку, все еще обычный человек, но в то же время он – тот, кем был. Нет границы, нет менее или более важного, нет лучшего, есть лишь он, просто его больше. Иногда Артур, иногда Энтони, и оба разом. Ему двадцать и тридцать, иногда у него нет отца, иногда – матери, в пять лет он играет в Лего и с мечами, он кашляет от дыма выхлопной трубы за отъезжающим автобусом и задерживает дыхание на рыбном рынке, целует девушку, или свою жену, или того, кого любит, и – самое главное – живет, живет, живет.


Окончание следует

URL записи

Этот фик для меня теперь будет культовым
Как "Все любят MSN" по Торчвуду, как "Open Your Eyes" по Марсам.
Фик из разряда "прочитать сто раз". И все равно не успокоиться.

@темы: люблю но хрен признаюсь, Merlin

10.10.2011 в 16:12

Пишет  m@ka:

If you can read this you have a strong mind
7H15 M3554G3 53RV35 7O PR0V3 H0W 0UR M1ND5 C4N D0 4M4Z1NG 7H1NG5! 1MPR3551V3 7H1NG5! 1N 7H3 B3G1NN1NG 17 WA5 H4RD BU7 N0W, 0N 7H15 LIN3 Y0UR M1ND 1S R34D1NG 17 4U70M471C4LLY W17H0U7 3V3N 7H1NK1NG 4B0U7 17, B3 PROUD! 0NLY C34R741N P30PL3 C4N R3AD 7H15. R3P057 1F U C4N R35D 7H15

URL записи

Надо же, я не столь безнадежна

@темы: просто прет

Вновь мне захотелось подрочить на СПН, но снова не знаю с чего начать

@темы: моск? а что это

@темы: Sherlock, кортинкэ

ГИПНОЗ ____________________

@темы: моск? а что это, фап-фап-фап, кортинкэ, Merlin

@темы: если сказал - не брал, значит - не отдам!

"У нас всегда была тактика: если опаздываешь к 8 - приходи к 10!"

блин, буду ей пользоваться теперь, чтобы не писать объяснительные.

@темы: любопытное утверждение (с)

Флешмоб по ГПГриффиндор:
Ты шумный.
Ты ходишь в универ, чтобы увидеться с друзьями.
Ты получал выговор больше двух раз.
Обычно тебе есть чем заняться на выходных.
Тебе нравится быть в центре внимания.
Ты довольно хорошо учишься.
Тебя когда-нибудь называли боссом.
Ты немного сорвиголова/любишь адреналин.
Ты спортивный.
Ты один из лучших игроков в своей команде.
Ты сделаешь все для своих близких.
Тебе нравится красный цвет.
Твои любимые предметы: Трансфигурация или ЗОТИ.
Ты никогда не нарушаешь обещания.
Итого: 0

Хаффлпафф:
У тебя много знакомых, но лучших друзей только несколько.
Ты учишься средне.
Тебя когда-нибудь называли скучным.
Ты не любишь хвастаться своими успехами.
Ты ценишь честность.
Ты будешь упорно трудиться, чтобы достичь того, чего хочешь.
Тебе нравится желтый цвет.
У тебя есть работа.
Ты спортивный.
Ты играешь в команде.
Ты звезд с неба не хватаешь, но и не отброс общества. Где-то посередине.
Тебя легко удивить.
Тебе нравится помогать другим.
Твои любимые предметы: Травология или Предсказания.
Тебе нравится музыка с radio-best.
Итого: 5

Рэйвенкло:
Ты хорошо учишься.
Ты любишь читать.
Тебя раздражают глупые люди.
Ты креативный и творческий человек.
Тебя когда-нибудь называли всезнайкой.
Ты считаешь, что уровень твоего интеллекта намного выше чем у окружающих.
Ты ненавидишь ложь.
Окружающие часто просят тебя помочь им с домашним заданием/работой.
Ты увлекаешься искусством: театром, танцами, рисованием и тд.
У тебя черезвычайно логичный образ мышления.
Люди, которые плохо тебя знают, считают тебя тихим или застенчивым.
Тебе нравится голубой цвет.
Твои любимые предметы: История магии, Чары или Уход за магическими существами.
Тебе нравится анализировать.
Ты легко сосредотачиваешь внимание.
Итого: 3

Слизерин:
Ты очень конкурентный, любишь соревноваться.
Тебе нравятся изящные вещи.
Ты не признаешь тихую и благополучную жизнь.
Ты над кем-нибудь подшучивал или насмехался на прошлой неделе.
Тебя когда-нибудь называли снобом.
Ты считаешь, что цель оправдывает средства.
Ты не боишься сказать что-то человеку в лицо.
Ты склонен думать, что люди хоть немного, но завидуют тебе/ревнуют тебя.
Ты можешь довести человека до слез всего несколькими словами.
Тебе больше нравятся плохие персонажи в фильмах, книгах и тд.
Ты отличный оратор.
Прежде всего, ты хочешь быть успешным в жизни.
Тебе нравится зеленый цвет.
Ты любишь побеждать.
Твои любимые предметы: Зельеварение, ЗОТИ.
Итого: 6

Итог: Слизерин

@темы: Potter, флеш который моб

27.09.2011 в 19:53

Пишет  Эйл Лись:

продолжая мемо-творчество..))
Решила продолжить благое дело Х) правда, у меня оно как-то злее... Х)) Ибо .. даже не поржать, а рассказать о наболевшем!!

читать дальше

изначально - тут

URL записи

@темы: кортинкэ, pw